На самом деле мне нравилась только ты, мой идеал и мое мерило. Во всех моих женщинах были твои черты, и это с ними меня мирило. Пока ты там, покорна своим страстям, летаешь между Орсе и Прадо, - я, можно сказать, собрал тебя по частям. Звучит ужасно, но это правда. Одна курноса, другая с родинкой на спине, третья умеет все принимать как данность. Одна не чает души в себе, другая — во мне (вместе больше не попадалось). Одна, как ты, со лба отдувает прядь, другая вечно ключи теряет, а что я ни разу не мог в одно все это собрать — так Бог ошибок не повторяет. И даже твоя душа, до которой ты допустила меня раза три через все препоны, — осталась тут, воплотившись во все живые цветы и все неисправные телефоны. А ты боялась, что я тут буду скучать, подачки сам себе предлагая. А ливни, а цены, а эти шахиды, а роспечать? Бог с тобой, ты со мной, моя дорогая.
Ладно, ладно, давай не о смысле жизни; больше вообще ни о чём таком. Лучше вот о том, как в подвальном баре со стробоскопом под потолком пахнет липкой самбукой и табаком. В пятницу народу всегда битком, и красивые, пьяные, и не мы выбегают курить - он в ботинках, она на цыпочках, босиком. У неё в руке босоножка со сломанным каблуком, Он хохочет так, что едва не давится кадыком.
Чёрт с ним, с мироустройством - всё это бессилие и гнилье. Расскажи мне о том, как красивые и не мы приезжают на юг, снимают себе жилье, Как старухи передают ему миски с фруктами для неё, И какое таксисты - бессовестное жульё, И как тётка снимает у них во дворе с верёвки свое негнущееся белье, деревянное от крахмала. Как немного им нужно, счастье моё, как мало.
Расскажи мне о том, как постигший важное – одинок, Как у загорелых улыбки белые, как чеснок, И про то, как первая сигарета сбивает с ног, Если её выкурить натощак. Говори со мной о простых вещах:
Как пропитывают влюблённых густым мерцающим веществом, И как старики хотят продышать себе пятачок в одиночестве, Как в заиндевевшем стекле автобуса протереть его рукавом, Говоря о мёртвом, как о живом
Как красивые и не мы в первый раз целуют друг друга в мочки, несмелы, робки, Как они подпевают радио, стоя в пробке, Как несут хоронить кота в обувной коробке, Как холодную куклу, в тряпке, Как на юге у них звонит, а они не снимают трубки, Чтобы не говорить, тяжело дыша: «Мама, всё в порядке!»; Как они называют будущих сыновей всякими идиотскими именами - Слишком чудесные и простые, чтоб оказаться нами
Расскажи мне, мой свет, как она забирается прямо в туфлях к нему в кровать и читает «Терезу батисту, уставшую воевать», и закатывает глаза, чтоб не зареветь; И как люди любят себя по-всякому убивать, чтобы не мертветь
Расскажи мне о том, как он носит очки без диоптрий, чтобы казаться старше, Чтобы нравиться билетёрше, вахтёрше, папиной секретарше; Но, когда садится обедать с друзьями и предаётся сплетням, Он снимает их, становясь почти Семнадцатилетним
Расскажи мне о том, как летние фейерверки над морем вспыхивают, потрескивая, Почему та одна фотография, где вы вместе, всегда нерезкая, Как одна смс делается эпиграфом долгих лет унижения; Как от злости челюсти стискиваются так, словно ты алмазы в мелкую пыль дробишь ими, Почему мы всегда чудовищно переигрываем, Когда нужно казаться всем остальным счастливыми, Разлюбившими
Почему у всех, кто указывает нам место, пальцы вечно в слюне и сале, Почему с нами говорят на любые темы, кроме самых насущных тем, Почему никакая боль всё равно не оправдывается тем, Как мы точно о ней когда-нибудь написали
Расскажи мне, как те, кому нечего сообщить, любят вечеринки, где много прессы - Все эти актрисы, метрессы, праздные мудотрясы жаловаться на стрессы, решать вопросы, наблюдать за тем, как твои кумиры обращаются в человеческую труху. Расскажи мне, как на духу, почему к красивым когда-то нам приросла презрительная гримаса, Почему мы куски бессонного злого мяса или лучше о тех, у мыса
Вот они - сидят у самого моря в обнимку, ладони у них в песке, и они решают, кому идти руки мыть и спускаться вниз, просить ножик у рыбаков, чтоб порезать дыню и ананас Даже пахнут они - гвоздика или анис - совершенно не нами, значительно лучше нас.
я не то чтобы много требую – сыр дор блю будет ужином; секс – любовью; а больно – съёжься. я не ведаю, чем закончится эта ложь вся; я не то чтоб уже серьезно тебя люблю – но мне нравится почему-то, как ты смеешься.
я не то чтоб тебе жена, но вот где-то в шесть говори со мной под шипение сигаретки. чтоб я думала, что не зря к тебе – бунты редки – я катаюсь туда-сюда по зеленой ветке, словно она большой стриптизерский шест.
я не то чтобы ставлю все – тут у нас не ралли, хотя зрелищности б завидовал даже гиннесс. не встреваю, под нос не тычу свою богинность – но хочу, чтоб давали больше, чем забирали; чтобы радовали – в конце концов, не пора ли. нас так мало еще, так робко – побереги нас.
я не то чтоб себя жалею, как малолетки, пузырем надувая жвачку своей печали. но мы стали куда циничнее, чем вначале – чем те детки, что насыпали в ладонь таблетки и тихонько молились: «только бы откачали».
я не то чтоб не сплю – да нет, всего где-то ночи с две. тысячи четвертого. я лунатик – сонаты людвига. да хранит тебя бог от боли, от зверя лютого, от недоброго глаза и полевого лютика – иногда так и щиплет в горле от «я люблю тебя», еле слышно произносимого – в одиночестве.
Как много между нами "нет", "нельзя"... Недообъятий, недопоцелуев... Не любим, но ревнуем. Как ревнуют Влюбленные, но только не друзья.
Как много между нами громких слов Красивых встреч. Но только не свиданий. Как много чувств за скупостью признаний. То передружба, то недолюбовь.
Как много между нами тех других... С которыми пытаемся согреться.
/Мы дьяволу не продаем душИ, Но отрекаемся от пожеланий сердца./
И как бы не крутила нас судьба. И как бы мы не бегали по кругу. Всеж между нами много "нет", "нельзя" Не любим...но ревнуем, как ревнуют Влюбленные...со статусом: "друзья"
Я думала, что главное в погоне за судьбой - Малярно-ювелирная работа над собой: Над всеми недостатками, Которые видны, Над скверными задатками, Которые даны, Волшебными заплатками, Железною стеной Должны стоять достоинства, Воспитанные мной.
Когда-то я так думала По молодости лет. Казалось, это главное, А оказалось - нет.
Иду в аду. Дороги — в берлоги, топи, ущелья мзды, отмщенья. Врыты в трясины по шеи в терцинах, губы резинно раздвинув, одни умирают от жажды, кровью опившись однажды. Ужасны порезы, раны, увечья, в трещинах жижица человечья. Кричат, окалечась, увечные тени: уймите, зажмите нам кровотеченье, мы тонем, вопим, в ущельях теснимся, к вам, на земле, мы приходим и снимся. Выше, спирально тела их, стеная, несутся, моля передышки, напрасно, нет, не спасутся. Огненный ветер любовников кружит и вертит, по двое слипшись, тщетно они просят о смерти. За ними! Бросаюсь к их болью пронзенному кругу, надеясь свою среди них дорогую заметить подругу. Мелькнула. Она ли? Одна ли? Ее ли полузакрытые веки? И с кем она, мучась, сплелась и, любя, слепилась навеки?
Франческа? Она? Да Римини? Теперь я узнал: обманула! К другому, тоскуя, она поцелуем болящим прильнула. Я вспомнил: он был моим другом, надежным слугою, он шлейф с кружевами, как паж, носил за тобою. Я вижу: мы двое в постели, а тайно он между. Убить? Мы в аду. Оставьте у входа надежду! О, пытки моей беспощадная ежедневность! Слежу, осужденный на вечную ревность. Ревную, лететь обреченный вплотную, вдыхать их духи, внимать поцелую. Безжалостный к грешнику ветер за ними волчком меня вертит и тащит к их темному ложу, и трет меня об их кожу, прикосновенья — ожоги! Нет обратной дороги в кружащемся рое. Ревнуй! Эти двое наказаны тоже. Больно, боже! Мука, мука! Где ход назад? Вот ад.
в любом пристрастии есть болезнь. конечно, в горечи много толка, и в исцелении горечь есть. мы - два магнита, и ты - сильнее - мои стираются полюса. я верю - чудо найдёт мне время, лишь надо только сейчас писать.
ты весь из стали, и тень из стали, но всё имеет здесь свой конец.
давай по нотам, что б все кричали от дикой боли дурных сердец.
в упор стреляют слепцы и суки, все остальные хотят дуэль. и в тишине порой больше звуков, чем в приглашении умереть.
глаза у смерти июля с мятой - придёт и снимет свой капюшон, а я так нервно, поддавшись взгляду охрипшим голосом "это он."
враньё, что это одной нападкой, что чувства смоет ведром воды - боль будет ласковой, будет сладкой, она сожрёт тебя изнутри.
в разы страшнее, чем запах смерти, вкус поцелуя её - вкус льна.
я знаю, с первым глотком рассвета глаза-июли убьют меня. (с)
Скажи, за что тебя любить? За одиночество ночами? Или за долгое молчание? И за манеру не звонить? Скажи, за что тебя любить? За безразличие и сухость? За прямоту? А может, грубость? И за приём с плеча рубить? Скажи, за что тебя любить? За затяжное ожидание? Или за опыт расставания? За то, что не могу забыть? Скажи, за что тебя любить?
...Неблагодарное искусство, любить, того, в чьём сердце пусто, гуляют сквозняки... Не в нашей власти это чувство, ведь, люди любят не за что-то, а любят - вопреки!
Она не напишет и не позвонит, Не гордая, просто устала быть первой. Ни слова не скажет, а сердце кричит, И жизнь обстоятельством учит быть стервой. Ревнует ужасно, но ревность в руках, И боль вынимает из тела ей душу. Устала надеяться, верить мечтам, Закончились слезы, оставив лишь сушу. Придется оставить, придется забыть, Из рук выпадают недавние фото, И то, что случилось нельзя изменить, Но все же ей этого очень охото. Исчез интерес и пропал аппетит, Упала звезда, но нет больше желаний. Прекрасно тому, у кого не болит, И в сердце нет ран от прямых попаданий. Она не напишет и не позвонит. Научится жить как свободная птица.
Дорожите любовью, люди! Без неё слишком пусто жить… Как без неба луны не будет, Так без веры любви не быть… Не молчите о самом важном! Доверяйте мечты тому, Кто для вас миром стал однажды… На рассвете не ждите тьму… Не теряйте любовь в обидах, Отключите гордыню, злость… Если чувства уйдут из виду, Заживёте со счастьем врозь… Уступайте друг другу чаще… Кто-то должен мудрее быть… Станут чувства намного слаще, Если будете их ценить… Берегите друг друга, люди! Боль потери не лечит хмель… Мы – художники наших судеб… Мы – и кисти, и акварель… Относитесь к любви, как к кладу, Чтоб потом не рыдать ей вслед… Без любви ничего не надо… Без любви ничего и нет…
Пусто. Ни противостоянья, Ни истерик,ни кастаньет. Послевкусие расставанья. Состояние Расстоянья - Было, билось - и больше нет.
Скучно. Мрачно. Без приключений. Ни печали, ни палачей. Случай. Встреча морских течений. Помолчали - и стал ничей.
Жаль. Безжизненно, безнадежно. Сжато, сожрано рыжей ржой. Жутко женско и односложно: Был так нужен, А стал Чужой.
(с) В. Полозкова
* * *
Их всегда больше двух. В этой комнате или в любой другой. Тёплый призрак чужих касаний. Воздух, сжатый её рукой. Руки, пахнущие незнакомцем. Запах рисует черты. Вот он, кажется, привыкает и говорит ему «ты». Вот он, брошенный в преисподнюю, раздавленный тишиной. Он почти уже не шпионит, просто чувствует их спиной, Представляя его квартиру, скомканное бельё… Как в такси она красит губы, придумывает враньё. Их всегда больше двух. Время тянет сырые дни. Вот он, кажется, привыкает молча курить в тени, Быть спокойным, как горец – камень, вода и сталь… Замерзающий берег, вечно седой февраль.
Истончается, тает, рвётся любая нить. Она плачет которую ночь, говорит, что не хочет жить. И тогда он срывается, едет, чтобы его убить. Но в дверях лишь произносит: Неужели так трудно ей, наконец, позвонить?
и пока он вскакивает с кровати, еще нетрезвый, борется в кухне с кофейной джезвой, в темной ванной одним из лезвий морщит кожу на подбородке и на щеке - всех ее дел - быть выспавшейся да резвой, доплывать до линии волнорезовой; путешествовать налегке.
и пока он грызет губу, выбирая между простым и клетчатым, готовит наспех что-то из курицы и фасоли, идет отгонять машину из гаража; всех забот ее на день - ну, не обуглить плечи там, не наглотаться соли, не наступить в морского ежа.
и когда под вечер в кафе он думает - тальятелле или - вот кстати - пицца; она остается, ужинает в отеле, решает в центр не торопиться.
приобретает в жестах некую величавость, вилку переворачивает ничком. арабы все улыбаются ей, курчавясь, как уго чавес, и страстно цокают язычком.
и пока город крепко держит его когтями и кормит печалью, а иногда смешит - она хочет думать, что ее здесь оттянет, отъегиптянит, разшармашит.
нет, правда, ее раскутали здесь, раздели и чистят теперь, изгвазданную в зиме. не нужно ей знать, кто там у него в постели, на самом деле. и на уме.
Похоже, мне снова грозит одиночество. что хуже всего: с виду все замечательно. но мне возвращать тебя больше не хочется. а стало быть - хватит. прощай окончательно!
похоже, теперь разошлись наши улицы. что хуже всего: ты-то быстро оправишься! а мне теперь некуда, милая, сунуться, но все же я счастлив, что ты собираешься.
какие с тобою мы все-таки разные! что хуже всего: мне казалось, похожи мы. но, как же ты лихо царапала фразами, пока я молчал, и мне думалось "дожили" .
и все же я рад: ты не лучшее общество. я, знаешь, и сам бы ушел. обязательно!
но снова внутри у меня одиночество, и хуже всего – с виду все замечательно. (с) Ах
Без году неделя, мой свет, двадцать две смс назад мы еще не спали, сорок - даже не думали, а итог - вот оно и палево, мы в опале, и слепой не видит, как мы попали и какой в груди у нас кипяток.
Губы болят, потому что ты весь колючий; больше нет ни моих друзей, ни твоей жены; всякий скажет, насколько это тяжелый случай и как сильно ткани поражены.
Израильтянин и палестинец, и соль и перец, слюна горька; август-гардеробщик зажал в горсти нас, в ладони влажной два номерка;
время шальных бессонниц, дрянных гостиниц, заговорщицкого жаргона и юморка; два щенка, что, колечком свернувшись, спят на изумрудной траве, сомлев от жары уже; все, что до - сплошные слепые пятна, я потом отрежу при монтаже.
Этим всем, коль будет Господня воля, я себя на старости развлеку: вот мы не берем с собой алкоголя, чтобы все случилось по трезвяку;
между джинсами и футболкой полоска кожи, мир кренится все больше, будто под ним домкрат; мы с тобой отчаянно непохожи, и от этого все забавней во много крат;
волосы жестким ворсом, в постели как Мцыри с барсом, в голове бурлящий густой сироп; думай сердцем - сдохнешь счастливым старцем, будет что рассказать сыновьям за дартсом, прежде чем начнешь собираться в гроб.
Мальчик-билеты-в-последний-ряд, мальчик-что-за-роскошный-вид. Мне плевать, что там о нас говорят и кто Бога из нас гневит.
Я планирую пить с тобой ром и колдрекс, строить жизнь как комикс, готовить тебе бифштекс; что до тех, для кого важнее моральный кодекс – пусть имеют вечный оральный секс.
Вот же он ты - стоишь в простыне как в тоге и дурачишься, и куда я теперь уйду. Катапульта в райские гребаные чертоги – специально для тех, кто будет гореть в аду.
И снова дождь в оправе луж на дне асфальтовой коробки. Неряшливый бухгалтер-клен никак не сложит листья стопкой. Гуляет ветер под окном, ни дать ни взять, начальник цеха. И лишь цветастые зонты на сером фоне, как помехи. Часы ворчливым стариком спешат куда-то без причины. Дымится утро сонной мглой в дуэте с чашкой капучино. Воскресный день, пусть выходной, но все равно слегка отравлен, Ведь понедельник, точно тень, уж пробивается сквозь ставни. И даже утро чуть горчит полынью завтрашней рутины. Работа, как невкусный чай – глотаешь с мыслью опрокинуть. И лишь за ужином с тобой, простым, без всякого размаха, Вдруг понимаешь: боже мой, насколько же приятен сахар...
Научи меня лгать напрямик, в глаза, словно бисер горстями швырять в толпу. Каждый путь мой, отмеченный черным путь, упирается в очередной вокзал. Каждый путь мой уводит за горизонт обещанием дюжины новых ран. Я - больное дитя сетевых пространств, коренной обитатель горячих зон. Я могу вырываться струной из рук или страх одиночества усмирить. Если ты позовешь - я приду на крик и рассыплюсь на атомы поутру. Я умею бесстыдно рубить сплеча и поддерживать пламя в чужих сердцах. Я бы стерла тоску с твоего лица... Только кто же разделит _мою_ печаль? Я устала заглядывать за края. Я устала сжигать за собой мосты. Новый день начинается с пустоты и кончается жаждой небытия. Мне завещаны ветер и два крыла. Мне проложена встречная полоса. Научи меня лгать напрямик, в глаза... ...или лучше не спрашивай про дела.
Доктор, как хорошо, что Вы появились. Доктор, а я волнуюсь, куда ж Вы делись. Доктор, такое чувство, что кто-то вылез И по лицу сползает из слезных желез. Доктор, как Вы живете, как Ваши дети? Крепко ли спите, сильно ли устаете? Кресло тут в кабинете, Господь свидетель, Прямо такое точно, как в самолете. Доктор, тут к Вам приходят все словно к Будде. Доктор, у Вас в газете – все на иврите? Доктор, прошу Вас, просто со мной побудьте. Просто со мной немножко поговорите.
# # #
Что меня беспокоит? На-ка вот: Я хочу, чтоб на Рождество Сделал Бог меня одинаковой, Чтоб не чувствовать ничего. Острый локоть – В грудную мякоть: Чтоб не ёкать И чтоб не плакать; Чтоб не сохнуть И чтоб не вякать – Чтобы охнуть И рухнуть в слякоть.
Небо становится парусом в серебре мы сидим на горе, на высокой-высокой горе, начинает темнеть. неблагая осень, листвы черненая медь, изморозь на коре.
говорят, что те, кто всегда один, - им судьба уходить в Самайн, горек хлеб и едок осенний дым, холодны неубранные дома.
говорят, раскрывается небо - и к ним спускаются кони, и наступает зима, быть им вечными всадниками, лететь по дорогам пустым, не гляди в глаза, коль не хочешь сойти с ума.
мы сидим на горе, на высокой-высокой горе, нерожденный костер начинает гореть, поднимается высоко в облака, начинается ветер, дорога листвы легка, неблагая осень, встречай меня-дурака.
(мы сидим на высокой горе - и не надо слов о любви, просто переживи эту зиму, пожалуйста, переживи)
просто тем, кто всегда один, - судьба уходить, растворяться в вечной охоте, просто это не лечится - это дыра в груди, саднящая на закате и на восходе.
это черный Самайн проступает в полете листвы, в запахе порыжевшей травы, в карканье черных птиц. Рассыпаются в небе первые звезды - как мелкий рис, тем, кто всегда один, - уходить, ожидает тьма, здравствуй, вечная охота, здравствуй Самайн, здравствуй, осень моя неблагая, нож на бедре, и насквозь проходит октябрь, и касанья его свежи.
(мы сидим на горе, на высокой-высокой горе, я люблю тебя, но не держи меня, не держи).
